"У окна".
Возрастные ограничения 12+
Лишь скрежет половиц и стук дверей,
Стон хлипкого затвора — вот серенада:
Колыбель пустого дома.
В нем уж давно затихли голоса. Друзей,
Моей семьи и прошлых дней теней.
Они умолкли, пауком зарывшись под моим плащом.
Там свита путина. Так что мне
Уж больно неохота им все рушить,
А потому сижу я у окна во тьме,
Боясь покой свой сам нарушить.
Я сквозь потекшее водой стекло,
Смотрю уже на мир совсем иначе. Ведь оно
Мое единственное окно,
Что все показывает, как телепередачу.
В нем нет уж зла, добра и счастья. Кстати,
Там пустота, дождь и помехи — это все.
Представьте,
Ведь я не знаю даже, куда девается вода. Но, раз там пустота,
Наверное течет туда, а после в ржавый кран.
Я многое не знаю…
Еще или уже — не ясно. И опасно,
Так опрометчиво считать себя умом…
Ведь не венец природы люди,
А гниющий плод под деревом его.
Я часто так сижу и думаю о прошлом.
Оно мне как шафран: сначала сладко, но после всегда тошно.
Порой я улыбнусь,
Нередко сплюну и одернусь
Затру ботинком сплюснутый подтек…
Как жаль, что так нельзя стереть мой опыт,
Морщинами засевший на лице.
Я б соскоблил его, свалял бы в кучу
Да и оставил у кого-то на крыльце.
На кой мне черт те знания, что не помогут?
Зачем уметь дышать, раз утонул?
Уж лучше обучить спасенью от удушья,
Тех, кто в бездну только занырнул.
Но если б я умел…
И если б разум был мой смел,
А ручка не скакала по бумаге. Я б успел,
Но время вышло.
Я часто так сижу и думаю о прошлом,
Оно мне как шафран: но я приелся им
И мне до судороги тошно.
И в отражении стекла я вновь один.
Стон хлипкого затвора — вот серенада:
Колыбель пустого дома.
В нем уж давно затихли голоса. Друзей,
Моей семьи и прошлых дней теней.
Они умолкли, пауком зарывшись под моим плащом.
Там свита путина. Так что мне
Уж больно неохота им все рушить,
А потому сижу я у окна во тьме,
Боясь покой свой сам нарушить.
Я сквозь потекшее водой стекло,
Смотрю уже на мир совсем иначе. Ведь оно
Мое единственное окно,
Что все показывает, как телепередачу.
В нем нет уж зла, добра и счастья. Кстати,
Там пустота, дождь и помехи — это все.
Представьте,
Ведь я не знаю даже, куда девается вода. Но, раз там пустота,
Наверное течет туда, а после в ржавый кран.
Я многое не знаю…
Еще или уже — не ясно. И опасно,
Так опрометчиво считать себя умом…
Ведь не венец природы люди,
А гниющий плод под деревом его.
Я часто так сижу и думаю о прошлом.
Оно мне как шафран: сначала сладко, но после всегда тошно.
Порой я улыбнусь,
Нередко сплюну и одернусь
Затру ботинком сплюснутый подтек…
Как жаль, что так нельзя стереть мой опыт,
Морщинами засевший на лице.
Я б соскоблил его, свалял бы в кучу
Да и оставил у кого-то на крыльце.
На кой мне черт те знания, что не помогут?
Зачем уметь дышать, раз утонул?
Уж лучше обучить спасенью от удушья,
Тех, кто в бездну только занырнул.
Но если б я умел…
И если б разум был мой смел,
А ручка не скакала по бумаге. Я б успел,
Но время вышло.
Я часто так сижу и думаю о прошлом,
Оно мне как шафран: но я приелся им
И мне до судороги тошно.
И в отражении стекла я вновь один.
Кстати о бумаге и её порочности. Пока лист чист и бел в нём нет ничего особенного, это лишь ничего, пустота. Но когда на нём появляются произведения, у листа появляется индивидуальность. Бумага по прежнему чиста и невинна. Только наш разум освободился и нашёл присталище в материальном мире.