Третья война.

Тот блажен, кто глушью древней
вдалеке от городов
счастлив жить в глухой деревне
в тихом инее лесов.

Нынче ветер мира рушит
мир сторонних человек,
задувая в край избушек
покосившихся на снег.

Дребезжат оконца, клети — то архангел-ураган
бьет извне плохие вести
от давно погибших стран.

Ветер, ветер, ветер, ветер
воет в пажити пустой.
Некого на целом свете
помянуть за упокой.

Все снега, снега, как спины
древних мамонтов полей.
Ни единой нет машины,
нет бензина, нет людей.

Зябнет лампочка и грустнет,
генератор, керосин
на исходе. -Ох, Иисусе! — бабка охает с перин.

Солнца нет — как лето света
наш покинуло порог.
Нету спичек, масла нету,
пуст давно и кошелек.

Из болотца леший древний
лезет греться под порог.
Сам собой святит деревню
свечки бледный огонек.

Железякою у петел
в неурочный час глухой
ветер, ветер, ветер, ветер
дует родиной пустой.

Не беда плохие вести!
Не беда нам ураган!
Пусть железо бьет на ветер
сорока погибших стран.

Раскалив дровами жарко
печку в храме тысяч битв,
обступив вокруг голландку
слышим хоры из молитв.

Среди улицы за полночь
бродит снег-мороз как царь.
Никому светить на помощь
все пытается фонарь.

Некого на целом свете
помянуть за упокой.
Кто там ходит? Это ветер
бродит родиной пустой.

Топят бедную голландку
из-за случая войны
и несут дрова в охапку
возле инея стены.

Хорошо в фуфайке узкой
смерть голодную как мать
средь промерзлых кладбищ русских — в полночь гостью привечать.