Прощение

Он смуглый был лицом и чернобровый,
А в волосах всё тлела седина.
И взгляд бесцветных глаз его суровый
Порою гневом разгорался докрасна.

Он ростом был высок, широк плечами,
Но стар и сгорблен, будто дуба ветвь.
И Солнце душу его жгло тепла лучами,
Он был совсем несчастный человек.

Он много зла принёс земному миру,
Он убивал, калечил и терзал.
Не чувствовав в себе Господню силу,
К годам преклонным он всё осознал.

Ему пришлось пройти через могилы,
Оковы, тюрьмы, клетки и тиски.
И мучали его вины костры и вилы,
А стыд всё краской заливал его виски.

Он стал озлоблен на себя и чужд людей,
И больно ему было видеть счастье,
От осознания греха, чужих страстей
Что со́здал он, как страшное ненастье.

В нём ненависть кипела и бурлила,
К себе и к тем, кого он погубил.
И дни он коротал свои уныло,
Душа его — болото, совесть — ил.

Решил он хоть чуть-чуть к покою
Приблизиться среди лесов, полей.
Он предавался чёрному запою,
И от него, возможно, стал смелей.

Собравши скудное имущество своё,
Пришедши на перрон, пропахший чадом,
Поехал в даль он. Странное чутьё
Его травило ожиданием, как ядом.

Гремели рельсы и стучали шпалы,
Скрипело что-то в поезда устройстве.
А за окном переменялись валы,
И он с гитарой вместе был в расстройстве.

Локомотив железный уносил
Его тоску, раздумья и печали.
Он задремал. Но кто-то вдруг спросил:
«Чего сидишь, папаша? Мы причалили».

Свои пожитки наскоро собрал,
Оставил позади вагон теснейший.
На станции лишь он один молчал,
Был как слепец в мгновение прозревший.

Чиста была небесная лазурь,
И тёплый свет по ней бежал, струился.
Тот край не знал метелей или бурь,
Пока он здесь однажды не родился.

В свои воспоминанья погружённый,
Он не смотрел ни на кого вокруг.
Красой природы был заворожённый,
Пока ему не помешал какой-то звук.

«Ай! Больно!» — кто-то крикнул громко.
Он сам не понял, как то допустил:
На но́гу старика с большой котомкой
Нечаянно всем весом наступил.

Старик ушёл, без ругани, скандала.
А он стоял всё посреди толпы.
Как будто прошлых преступлений было мало,
Он снова стал игрушкой злой судьбы!

Той ночью всё никак не мог уснуть
Он в своём ветхом стареньком домишке.
Вина, вина, вина сдавила грудь,
Он был беспомощен и жалок, как зайчишка.

Он снова причинил кому-то боль,
Но без желанья своего, без цели.
И всё ж посыпалась на рану соль,
Как муки совести ему осточертели!

И в комнате столпились злые тени,
Он видел явственно вокруг себя
Бесплотных духов, страшных привидений,
Что приближались, яростно шипя.

Его душа молитве покорилась,
Душили слёзы, он отдался им.
«О, Матерь Божья, ты со мной простилась?
Я грешен, грешен! Я тобой гоним!».

Он глаз так и не смог сомкнуть,
Всю ночь ворочался в постели.
Ему остался тот же путь —
Ухабы, ямы, кочки, ме́ли.

Под утро он ушёл из до́му,
Ходил, бродил, искал, молил.
Был равнодушен к ливню, грому,
И не жалел последних сил.

Сама судьба его вела
К тому злотворному вокзалу,
И там сидел он дотемна,
И ковырял на сердце рану.

И каждый день ходить туда
Он сделал своим главным долгом.
Не ел, не пил, лишь ждал Суда,
С благоговением и с толком.

Прошло дней пять, а может, восемь.
А может, жизнь прошлая земная.
Его роптания бились о́ земь,
Попутно сердце задевая.

И вот увидел он однажды,
Как к станции пыхтел старик.
Под властью странной, дикой жажды,
К нему он подбежал в тот миг:

«Прости, прости меня, молю!
Я не хотел тебя обидеть.
Загладить я хочу вину,
Иначе света мне не видеть!».

Старик смотрел в его глаза
С непониманием великим.
Катилась по щеке слеза,
Виновник бледным стал, безликим.

Старик не помнил ничего:
«За что прощать? И в чём вина?»
Но сердце было горячо:
«Прощу ли я? Конечно да!»

И сразу тяжкий груз упал
С уставших плеч его державших.
Как будто прозвучал сигнал,
Грехи, проступки искуплявший.

И наш герой почувствовал впервые,
Как разлилось в душе его тепло.
В ней задрожали фибры пожилые,
И стало хорошо и так легко!

Он окрылён был дивным провидением,
И засверкал в глазах живой огонь.
Ничто сравниться не могло с тем облегчением,
Стигмата больше не могла терзать ладонь.

Прощён! Прощён! Прекрасней слова нет,
Ищи хоть вечность, не отыщешь точно.
Так думал он. И старика ответ
Слился с его натурой, встал в ней прочно.

И вот счастливый он идёт к родному дому,
Вокруг природа пышет жизнью мирной.
И стало всё как будто по-другому,
В душе не пахнет пеплом, только смирной.

Ему навстречу баба шла с ведёрком,
Но не пустым, наполненным водой.
Она уже давно ждала ребёнка,
И позабыла совершенно про покой.

Смотрела по́д ноги, сжимала ручку крепко.
И вдруг упала на поверхности неровной.
Подобное происходило очень редко,
И стала труженица очень недовольной.

Вода холодная в него плеснула,
Он даже на секунду задрожал.
И баба с сожалением вздохнула:
«Прости меня, голубчик, за тот шквал».

И он простил. И стало только лучше.
Он ей помог с колодцем и ведро донёс.
Что есть крамольного в обычном душе,
Когда прощение — дороже серебра, прекрасней роз?