Небесный свод стоял в таинственном затишье
Эль Бакуви Возрастные ограничения 18+
Небесный свод стоял в таинственном затишье,
Коварный месяц лил на землю зыбкий свет
И с тенью дерева сливался силуэт,
Поэта, грустные слагающего вирши.
Он о судьбе своей задумался жестокой,--
Как ночь безлунная была она темна,
Как страшный вымысел таинственного сна,
И как диктаторство безжалостного Рока.
В угаре взрослых наркотическом и пьяном
Прошла ребячества и юности пора,--
Полна видений жутких чёрная дыра,
Разврата гнусного и лжи, и всякой дряни…
Такой примерно вёл с собою разговор он,
Природа слушала, дыханье затаив,
И было видно по задумчивости ив,
Что тайный взор её на мир печали полон.
О, как несносно было видеть мне, подростку,
Подкладки быта отвратительную суть,
Когда живот трясутся жирные и грудь,
От смеха, шуточкою вызванного плоской.
Когда блевотина циничных анекдотов
Течёт вульгарно-похотливою рекой,
Когда вокруг тебя и около запой,
Вповалку сон, бутылок звон пустых и рвота.
О мир советской глухомани и окраин,
Унылых будней монотонная тоска,
Работа в поисках насущного куска
И клич: «Даздравствует генсек, товарищ Сталин!».
Светлел восток и постепенно гасли звёзды,
Ушла на запад бледнолицая Луна,
Испив напиток горький мысленно до дна,
Поэт устал и плавно перешёл на прозу.
Никто не мог тогда его подслушать речи,
Лишь Ива изредка качала головой,
Роняя в землю капли слёз своих росой,
И дрожью нежные её ходили плечи.
А он неслышно говорил куда-то в небо,
Ища и требуя как будто бы ответ
Среди безжизненных галактик и планет,
Но в получении его уверен не был
И всё бессмысленным ему казаться стало,
И глупым и было всё, наивным и смешным,
И растворяясь, превращалось в сизый дым,
И он вздохнул от огорчения устало.
И столько было в этом вздохе острой боли,
И столько было неподдельной в нём тоски,
Что каждый, взяв себя руками за виски,
К нему сочувствием проникся б поневоле.
Во всём подобном утешительного мало…
Повёл плечами чуть озябшими поэт,
И не найдя на мысли грустные ответ,
От сада к дому зашагал походкой вялой.
Но вот повеяло предутренней прохладой,
Катился день с востока медленно, ползком,--
То поворачивался шар земной комком,
Как пышнотелая доярка – толстозадый.
Листвою нежной зашуршал бродяга-ветер,
Дыханья свежестью едва её задев,
И еле слышный утра раннего напев,
Был несравним ни с чем по прелести и светел.
14 март 2011
Коварный месяц лил на землю зыбкий свет
И с тенью дерева сливался силуэт,
Поэта, грустные слагающего вирши.
Он о судьбе своей задумался жестокой,--
Как ночь безлунная была она темна,
Как страшный вымысел таинственного сна,
И как диктаторство безжалостного Рока.
В угаре взрослых наркотическом и пьяном
Прошла ребячества и юности пора,--
Полна видений жутких чёрная дыра,
Разврата гнусного и лжи, и всякой дряни…
Такой примерно вёл с собою разговор он,
Природа слушала, дыханье затаив,
И было видно по задумчивости ив,
Что тайный взор её на мир печали полон.
О, как несносно было видеть мне, подростку,
Подкладки быта отвратительную суть,
Когда живот трясутся жирные и грудь,
От смеха, шуточкою вызванного плоской.
Когда блевотина циничных анекдотов
Течёт вульгарно-похотливою рекой,
Когда вокруг тебя и около запой,
Вповалку сон, бутылок звон пустых и рвота.
О мир советской глухомани и окраин,
Унылых будней монотонная тоска,
Работа в поисках насущного куска
И клич: «Даздравствует генсек, товарищ Сталин!».
Светлел восток и постепенно гасли звёзды,
Ушла на запад бледнолицая Луна,
Испив напиток горький мысленно до дна,
Поэт устал и плавно перешёл на прозу.
Никто не мог тогда его подслушать речи,
Лишь Ива изредка качала головой,
Роняя в землю капли слёз своих росой,
И дрожью нежные её ходили плечи.
А он неслышно говорил куда-то в небо,
Ища и требуя как будто бы ответ
Среди безжизненных галактик и планет,
Но в получении его уверен не был
И всё бессмысленным ему казаться стало,
И глупым и было всё, наивным и смешным,
И растворяясь, превращалось в сизый дым,
И он вздохнул от огорчения устало.
И столько было в этом вздохе острой боли,
И столько было неподдельной в нём тоски,
Что каждый, взяв себя руками за виски,
К нему сочувствием проникся б поневоле.
Во всём подобном утешительного мало…
Повёл плечами чуть озябшими поэт,
И не найдя на мысли грустные ответ,
От сада к дому зашагал походкой вялой.
Но вот повеяло предутренней прохладой,
Катился день с востока медленно, ползком,--
То поворачивался шар земной комком,
Как пышнотелая доярка – толстозадый.
Листвою нежной зашуршал бродяга-ветер,
Дыханья свежестью едва её задев,
И еле слышный утра раннего напев,
Был несравним ни с чем по прелести и светел.
14 март 2011
Рецензии и комментарии