Зима.

Зима. Метель кружит и лает,
вокруг пустыни задувает,
и провода электролиний
поют о снежные пустыни.
Топлю я печку, а метель
рвет дым в куски и в окна бьется.
И серый день не знает солнца.

Ведром стучася у колодца
метет о крыши ветхих изб,
и наметает белых риз
телам елей, что как солдаты
стоят рядком. Но люди рады
такому повороту дел,
что нынче можно так свободно
в деревне отдохнуть с работы
в полях, дворах и на току.

В такие дни-то мужику
приволье, он, забыв про вьюгу,
по местной водке гонит скуку…

Повечеру, когда луна
еще едва-едва видна
мужик выходит на крылец,
и лес, непроходимый лес
его приветствуя с болот
в песцовых шапках бьет поклон
о местный лесовой народ.

Вот полночь. Тишь. Мороз, крепчая,
и лед на речках разрывая,
тайгою эхом прогремит — как будто взорван динамит.

Чу! Стихло.
Горним хороводом
теснятся звезды огородом,
парчовый купол над вселенной
стоит веками неизменный,
где тайна Божия видна,
и там стоит Его страна
несокрушима злых витий
из Вашингтона лжемессий.

Роятся звезды, точно пчелы,
внизу подмигивают села.
Сам воздух рая золотой
тогда сияет неземной,
неосквернененный с нечестивых
вдаль черных адских городов.
Покойны и леса и нивы
из труб березовых дымов.

Крадется тихо позабору
ночная кошка. И собором
в выси небес, как рядом тут,
осанну ангелы поют.
Дымится Млечный Путь за лес.