Полукровка

Пообщаюсь с умными людьми,
И книга в этом деле выручает,
И дознаюсь, докопаюсь, чёрт возьми,
Полуеврей – что это означает.

И я узнал, напрягшись, поскорей,
В этом деле суть и сердцевину:
Если он наполовину не еврей,
Значит он еврей наполовину.

Мне до всех евреев дела нет,
Говорят, их очень много в мире,
Но проживал со мной один сосед –
Отец еврей, а мама из Сибири.

Ну подумаешь – не жизненная драма,
Что тут близко к сердцу принимать,
Все звали его – Ванька сын Абрама,
Назвать Иваном настояла мать.

Бывало в детстве выйдет из дверей:
Башмачки, берет, жилетик узкий,
Глянешь – с виду вылитый еврей,
А пообщаешься – так это ж Ваня русский.

От Абрамовых печальных глаз,
И до сибирской маминой улыбки,
Был Иван загадкою для нас,
Вечно что-то выводил на скрипке.

Только с нею, восходя на трон,
Мерил он свободу и досуги,
И ни свадеб во дворе, ни похорон,
Не было без Ванькиной подруги.

Кто он Ванька, русский или жид,
Его скрипка нас ласкала и кусала,
То по-русски плакала навзрыд,
То по-еврейски весело плясала.

И на игру его чудесную дивясь,
Скажет кто-то искренне и прямо,
Двух культур улавливая связь:
— Хороший парень Ванька сын Абрама!

Все пацаны из комнат и квартир
В футбол играли – малолетки даже,
Был Ванька сын Абрама вновь кумир –
Играл в футбол, как в музыке куражил.

Любой соперник в злости завывал,
Когда в фуражке и в трусах с заплаткой,
Ворота Ванька насмерть закрывал, —
Он был вратарь с еврейскою ухваткой.

— Послушай, Ванька, бороду побрей,
В шестнадцать лет мы все коснулись бритвы,
А он ответит: «Я, таки, еврей,
Она нужна мне для моей молитвы…»

Зацепит в другой раз его остряк:
— Ну как ты, Ванька, с бородой подрулишь к даме?
А он ответит: «Я исконный сибиряк,
Все мужики в Сибири с бородами.

Он до конца Ивана Абрамычем не стал,
Нужна для этого особая сноровка,
А злой народ бывало и хлестал:
— Ты, Ванька сын Абрама, полукровка!

А у него на то один ответ:
— Я еврей, но русский, право слово,
Вечером, когда погашен свет,
Я на кухне вижу домового.

И зачем ему, скажи, славянский миф,
Лешие, русалки, быль и небыль,
Если ночью снится Тель-Авив,
Где он никогда, мы знали, не был?

У каждого героя свой палач,
На стороне его Закон и сила,
Заболел однажды наш скрипач,
И до конца болезнь не отпустила.

Все по Ваньке плакали вокруг,
Кто открыто, кто в платок несмело,
И только скрипка, оказалось вдруг,
Одна без Ваньки плакать не умела.