Часовщик вечности

Бог, видно, стар и слеп — механик седовласый,
Что в мастерской своей, средь звёздной кутерьмы,
Утратил ход времён и, путая байпасы,
Поставил для весны куранты из зимы.

И время утекло, затем перемешалось,
Осыпав мир дождём из крошечных секунд.
И всё, что быть могло, — искрилось и смеркалось,
Смешалось в хрупкий лёд застывших рек и руд.

И каждая секунда — льдинка-шестерёнка,
Смерзалась в циферблат остывшего пруда.
И в ней, как в янтаре, застыл портрет ребёнка
От Дориана Грея, простившего себя.

И этот детский взгляд, прозрачный и глубокий, —
Не просто взгляд, а ключ от запертых дверей
К той комнате, где ждут забытые пророки,
И кормит их печёнкой старый Прометей.

А шёпот их — не звук, а тоненькая нитка,
Что тянется сквозь сны, сквозь память и гранит.
И эта нить в руке — последняя попытка
Связать концы всего, чем память дорожит.

И если нить порвать — рассыплются узоры,
И станет просто пряжей звёздный небосвод.
С ним Млечный Путь — клубок, что брошен под заборы,
Где ночью ищет дом бездомный лунный кот.

Тот чёрный кот, пропащий — тень самой разлуки,
Что трётся о пяту уснувшего Творца,
Который позабыл и боль свою, и муки,
И контуры мечты от Первого лица.

Анфас его — не фейк, а выцветшая фреска
На храме, где давно не молятся уже.
И трещина на ней — судебная повестка
Меж тем, что есть душа, и чего нет в душе.

И горечь на губах — та ржавчина на стрелках,
Что съела ход минут и подкупила страх,
И клятвы за любовь, и подвиги в подделках,
Не тронув только боль в беспомощных глазах.