Да, я голубой!

Я был во сне, когда пришли судить,
Остановились, капюшоны сняли,
Неумолимости суровой нить,
Мне руки спутала, меня распяли.

Их было много, всех не сосчитать,
Свои, чужие встав стенной законной,
Чуть в стороне, чернела тенью мать,
Сравнимая с поблёкшею иконой!

Слух резал треск чадящих вонью свеч,
От ужаса заныло под лопаткой,
Как будто псов спустили, чтоб стеречь,
И псы мне в ляжки впились мёртвой хваткой.

Молчали: только ветер за спиной,
Дед наконец промолвил, отвернувшись:
«Так вот ты кто, так вот ты есть какой»
И замолчал, растерянно запнувшись.

Но взвыла тётка: «О, какой позор!!!»
И своды эхом глухо подхватили,
Отец изрёк, в глазах сквозил укор:
«Зачем тебя мы с матерью родили?»

Учитель прогнусавил, сняв очки:
«Мы этому-ль тебя учили в школе?»
А друг, скосив презрительно зрачки,
Мне предложил: «Повесился бы что ли!»

Вздохнула бабка: «Внучок, что с тобой?
Из всех внучат ты самый был любимый».
А брат с насмешкой бросил: «ГОЛУБОЙ!»
Как между глаз картечною дробиной.

«Несчастный пидор!!! Грязный сосунок!!!»
Слилось во мне многоголосым воем,
Затмивши материнское: «Сы-но-о-ок».
И я вскричал: «Послушайте же Вы»,

Но крик мой в общем гаме, задохнулся,
И разрывая плотью ужас тьмы,
Я не успел ответить, я… Проснулся,
Но пробужденье было хуже сна.

В глухих толчках отчаянного пульса,
Свело виски и вымокла спина.
О люди, как до Вас мне докричаться,
Чужая жизнь Вам счастья не даёт.

Привыкшая в чужом белье копаться,
В любую щель, молва свой нос суёт.
Я голубой! Смотрите, мне не стыдно,
Мне естество своё не поломать,

Но как же горько, больно, и обидно,
В лице судей найти отца и мать.
Я голубой, хоть в чёрный цвет закрасьте,
Я всё равно останусь голубым,

И в этом моё счастье и несчастье,
И мне во век не быть уже другим.
Вам не понять моих томлений странных,
У Вашей правды! Под ногтями грязь,

Иль в Вашем мире нет уже изъянов,
И в Ваших душах нечисть извелась?
Вы будете носить свои одежды,
И жрать молву под соусом любым,

А я живу! И буду жить, как прежде,
И всем назло, останусь ГОЛУБЫМ.