Сборник стихов.

Все эти новости — потуги
вотще душевной пустоты,
то хамской радости докуки.
Все суеты да суеты!

Свод ложных вер и их кумиров,
война из ада от скопцов
витий безбожия лжемира,
возня чертей и подлецов.

Всяк, ложным одержим геройством,
ревет, мычит безсмыслен скот.
Астарта, правя скотобойством,
ведет во тьмы двуногий сброд.

Бетон, железо, оскверненье,
заводы, самый ад во сне,
и крематориев томленьенн
И синий свет ночного морга
невоскрешенных мертвецов.
В венце рогатом от Нью-Йорка
Свобода царствия грехов.

— Осень юга.

Какая райская округа:
вот чайхана у стариков,
здесь в раскаленных скалах юга
кипят ручьи от ледников.

Здесь плов и медленное бденье
в сени оснеженных твердынь,
ни споров глупых злоборенья,
ни состязания гордынь.

Земного мира за преградой
всему далекая страна!
Где рая лоз у винограда
прозрачно-алого вина.

Повечеру в сени дубровной
цветы альпийские лугов,
а по ночам блеск ледниковый
с луной зеленой светляков.

Узоров тайных арабески,
арабской вязи старина,
и плеск прозрачной занавески
у деревянного окна.

Тут древних песен звуки птичьи
вверху у каменных оград,
где щечки персиков девичьи
и вишень полных аромат.

Забудь здесь бывшее земное
в далеком бедном кишлаке!
Да бедность мирная в покое
от нижних истин ввысоке.

— Россия, бедная природа,
юдоль страданий у Христа.
Все безнадежей год от года
вот эти нищие места.
Едва проблескивают звезды
в необозримые погосты.

Темнее ночь! Кишит Москва
в пиру масонском бесовства.
Когда ж рассвет?
И, нелюдим,
жестокий, властный и упрямый
под луноликой пентаграммой
ведет их орды терафим.

И, звонко цокая, во ад
все кости русские летят…

— Мечта советская.

Дементий, пьяница запойный,
он не хватал на небе звезд,
когда-то был шахтер забойный,
а ныне дно, село, колхоз.

Ползут придонные старухи,
былые член КПСС,
грибы советской голодухи,
и с ними Васька-полубес.

Как в партсобрании в апломбе
средь бестолковщины весны,
вдруг вынырнув от телезомби,
рядят политику страны.

Электорат и населенье
горбит на грядках всей страной.
Все тот же бог Владимир Ленин
в зените с лысиной златой.

Крестьянин, чадо невезухи,
уже без коз, овец, коров,
колбас светской голодухи
на первомай уже наскреб.

Им первомайских песен липу
певцы Москвы поют с гробов.
Дивятся звери, птицы, рыбы
с реки на царствие грибов.

На иномарках ветродуи
уже сквозят в своем раю,
американской как бы дури,
как бы нью-йоркской авеню.

Их рай совсем уже отстроен
как джинсы с задницей вовне.
А наш… загробен он, покоен,
как самовар по старине.

Страну колбасит неподеццки:
злаченых витязей дурындей
краснознаменный поп советский
ведет, их дядька Черномырдин,-
днем с фонарем наоборот
у мавзолея крестный ход.

— Мороз под сорок в мире.
Космический мороз.
Такая тьма в эфире,
что не один замерз.

Один во тьме, гадаю:
наступит ли рассвет?
Мороз во тьме витает
и отвечает: Нет!

За внешней тьмою мира
до гробовой доски
глядят, молчат квартиры,
подьездные глазки.

Начальник, хам, повеса
на кладбище уже.
В подьезде ходят бесы
к очередной душе.

Гудит электросчетчик,
мотая как Харон
на кабестан клубочек
вчерашних похорон.

Когда ж рассвет, однако?
Колбаски, винегрет
заветрило — собака
залезла на буфет.

И стрелка на четыре
нейдет в вокзальный мост.
Мороз под сорок в мире.
Космический мороз.

На гиблом полустанке
во пасмурной во мгле
весной найдут останки
кого-то на земле.

Подснежники, подснежники!
Ах, ангел Гавриил.
Нечищенный валежник
у номерных могил.

— Земное царствие поэта:
сей бедный дол, холмы и лес,
и солнца краешек рассвета — лишь слабый отблеск от небес!

Законы падшей сей природы
от дней адамова греха
там, где летают самолеты
в необоженный мир пока.

Умей ты прозревать трояко
сквозь потемневших древних книг,
что все изменится инако
в единый час, единый миг!

Ничтожный правит всяк на троне
и пожирает путь святых.
Все страждет тут, болит и стонет,
тут рай одних слепоглухих.

Сама природа молит туне,
как вы придумать не могли,-
то сокращает накануне
день этой проклятой земли.