Рассказ о танкисте

Памяти Шилко Дмитрия Васильевича
Ты герой наш, батяня, дедуля,
Трижды в танке горел за войну,
И достать не смогла тебя пуля:
От фашистов спасал ты страну…
(Е Кондратенко. Надгробная плита)

Нежданный звонок растревожил старушку:
«Привет, тетя Аня, скажи, как дела?
Не думай принять мой вопрос за игрушку:
Какою для деда война та была?
Ты помнишь рассказанный дедушкой случай,
Что с ним приключился тогда на войне?
Уверен, что память о бате живуча,
Прошу, расскажи это мне!»
И тихо заплакали тетины очи,
На миг вызвав образ родного отца.
И ждут ее снова бессонные ночи,
Чтоб вспомнить про батю, и все до конца…
Отец был танкистом на «тридцатьчетверке»,
Израненный сильно он был за войну.
На бой он смотрел только в узкую щелку
Да слышал удары осколков в броню.
А видеть ему приходилось немало:
Пустые деревни, пожар городов,
И слышал он крики детей: «Мама, мама!»
И собственный скрежет зубов…
А в сорок четвертом в лесах Беларуси,
Ведя за собою колонну машин,
Он был поражен той безжизненной тишью:
Дороги не видно от пепла руин.
Но вот перед люком вдруг что-то мелькнуло,
Понять было трудно, что это за тень.
Здесь жизни не видно, печные лишь трубы:
Он видел их сотни таких деревень…
И лишь под порывом несмелой догадки
Танкист наш нажал тормозную педаль.
И сердце забилось, как в той лихорадке!
Услышал в наушники голоса сталь:
«Зачем остановка? Засада иль мины?
Прошу доложить не тая!
За нами колонна, да что с тобой, Дмитрий?!
Ты видишь, какая здесь колея!»
И Дмитрий, волнуясь, сказал, что увидел
Он тень опаленного существа:
«А вдруг здесь есть люди, Вы только взгляните,
А может, и вправду им помощь нужна?»
И вот командир принимает решенье
Всю танков колонну остановить,
Найти хоть кого-то в этом селенье,
Помочь, поддержать и еще покормить.
Но тщетно. Здесь тихо, все напрочь сгорело
И горы золы поднимает нога
И вдруг до танкистов едва долетело
Чуть тихое «Мяу» вверху, из угла.
Котенок! Худой, чуть живой, обгоревший
Дрожал он, прижавшись к пожженной стене.
Живая душа, одна на деревню,
Еще одна жертва в проклятой войне!
Бойцы окружили то тощее чудо:
Еще бы! Живой в этом пекле огня!
Ему предложили солдатское блюдо:
Сухие галеты, кусок сухаря.
А батя рукой стал все чистить от пепла,
Чтоб эту еду разложить на бревне,
И вдруг тихий голос, как будто из склепа:
«А можно сухарик и мне?»
Не веря ушам, наш танкист встрепенулся.
«Да что ты там возишься? Быстро на танк!»
Но батя, надеясь, что не обманулся,
Стал бревна раскидывать, чуя сквозняк.
На помощь бойцы поспешили батяне
И вот, обнаружив темный подвал,
Старушку они извлекли в сарафане,
Увидев ее, каждый вдруг замолчал.
Опухшие ноги, сама в черной саже,
Лицо почернело от горя, когда
Деревню их всю подожгло племя вражье
Будь проклята эта фашистов орда!
Бойцы помолчали, родных вспоминая,
Но время военное все же не ждет
Старушке, что их всех благословляла,
Отдали простой свой солдатский паек.
Взревели моторы, и танки помчались:
Зовет их на Запад воинский долг.
И каждый танкист в своем сердце печальном
Поклялся вернуться в родительский дом…
Батяня вернулся, сдержал свое слово.
Семья была счастлива, как никогда,
Но к теме войны относился сурово,
Рассказывал мало, лишь чуть иногда.
И этот рассказ он поведал детишкам,
Просившим им все рассказать без прикрас,
Войну они знали лишь только по книжкам,
А хочется правду услышать подчас!..
Вот так сквозь сердечную боль и сквозь слезы
Племяннику тетя держала ответ.
А в школе на стенке праправнучки очерк,
И рядом красуется дедов портрет…