Сказ о ратной доблести

Поведал старик своим внукам ту байку,
Что слышал от дедушки в детстве своём,
Как русский мужик шёл зимой на рыбалку,
Морозным и снежным, глухим январём.

Он третьего дня «зарядил» поставухи,
Рыбёшкой видать разговеться решил,
Запряг по привычке он в сани Рыжуху,
Лошадке во след в зипуне семенил.

Денёк был хорош, солнце ярко сияло,
И снег под ногами морозно скрипел,
Он землю покрыл словно пух-одеяло,
Повсюду, как в сказке, искрился, белел.

Был воздух прозрачен и вольно дышалось,
В оврагах звериные всюду следы,
И солнце местами во льду отражалось,
Слепило слегка, не мешало идти.

До места рыбалки идти надо ходко,
Холопам боярин дал волю ловить
Лишь только на дальнем углу околотка,
При этом оброком недельным платить.

Стегнул мужичок для острастки конягу:
«Поддай, лихоманка!»,- кормилицу взгрел.
Хлестнул он по-доброму, знал работягу,
Вечор ей сенца он подкинет в удел.

Тянулась в снегу за санями дорожка,
Чуть-чуть и излучина блеском мелькнёт,
Уж чудится пахарю лунка, рыбёшка,
Вот дело он сделает и отдохнёт.

В санях пахнет сеном, душистым и терпким,
Смеркаются веки от тихой езды,
Как-будто накрыло дымком очи едким,
И руки ослабли, не держат узды.

Он в сон провалился глубокий и томный,
Который продлился, как вспышка, как миг.
Седок испугался, вокруг снег был чёрный,
И глаз всюду видел пожарища лик.

Не понял мужик, очи вытер ладонью,
Но явь неизменна и угли вокруг.
Наполнен был воздух и гарью, и вонью,
Как-будто сожгли десять тысяч дерюг.

Остатки пожарищ на ближнем кургане,
И крик воронья, вой голодных волков,
Мужик как-то сник, голова, как в дурмане,
За что ему всё, ведь не делал грехов.

И вот из-за взгорка на взмыленных конях,
Из дыма пожарищ с хоругвью в руках,
В шеломах, с мечами и кожаных бронях,
Дружинники – сажень косая в плечах.

Средь них выделялся могучий и статный,
С густой бородою боярин лихой,
Во взгляде огонь бушевал благодатный,
Подъехал и зычно спросил: «Кто такой?»

Мужик наш сробел: «Ды-к я с Выселок родом,
От тут от Рязани недале совсем».
«Поганый спалил град наш вместе с народом»,
Изрёк воевода, поправив свой шлем.

«С сынами Чернигова мчались бессонно
К Рязани, совсем не жалея коней.
Но вот опоздали, и клятвуем кровно,
Увидел Батыгу – настигни, убей».

Уж тут осмелел мужичок, спрос затеял:
«А год-то на улице, друже, какой?»
«Шесть тысяч семьсот сорок шостый, как вроде»,
Ответил боярин и тронул долой.

И тут озарило крестьянина вроде,
Что чёрт перепутал во времени том,
Что батюшка сказывал им в прошлом годе,
Как русичи раньше сражались с врагом.

А тут разлился над пожарищем звоном,
Призыв колокольный ко всем, кто живой,
Пришёл кто-то бодро, а кто-то со стоном,
Боярин отдал всем поклон им земной.

«Простите живые и павшие тоже,
Что наши мечи не смогли вас сберечь».
И после добавил, чуть тише, но строже:
«Зову вас всех, братья, с собою на сечь».

«Поганый Батыга привёл войск несметно,
Изводит он русичей всех от мала,
И если оставим его безответно,
Сожжёт нас вчистую, собака, дотла».

Кто выжил, недолго о выборе думал,
К Евпатию – звали боярина так –
В дружину шли бодро, с одною лишь думой,
До смерти рубиться, иначе никак.

И наш рыбачок не отстал от рязанцев,
Судьбой не обижен и в силе пока.
Десятники стали учить новобранцев,
Как всадника спешить копьём без крюка.

Но ратному делу не долго старались,
Вернулись лазутчики, татя найдя.
И двинулись сотни, с родными прощаясь,
Со всех сторон света врага обходя.

То был арьергардный отряд Бату-хана,
И били рязанцы его в пух и прах.
Из снежного вдруг возникали бурана,
Рубили монголов на всех рубежах.

С Евпатием рядом мужик наш старался,
Наотмашь монголов рубил топором,
С таким упоеньем с врагами сражался,
Что прозван Рубалой он был земляком.

Но враг был велик и числом необъятен,
На тысячу смелых Поганый послал
Два грозных тумена. Был он кровожаден.
И всех уничтожить Батый приказал.

Рязанцы крестили степных топорами,
Черниговцы – пикой, секирой, мечом,
Но гибли они, покрывались снегами,
Не дрогнул никто в смертной битве с врагом.

Добротно монголов они потрепали,
И родич Батыев, нойон Хостоврул,
Другие от длани Евпатия пали,
Их тысячи смерти удел не минул.

Дружина Евпатия билась на славу,
Но таяли силы, ряды у неё.
Орда объявила на смелых облаву,
В кольцо взяли горстку, и к горлу – копьё.

Оставшимся всем предложили склониться,
К ногам победителя рабски припасть.
А русичи Богу лишь стали молиться,
«Мы шли сюда биться, посечь вас иль пасть».

Ответ воеводы Батыя озлобил,
Машины осадные в стан подогнал.
В открытом бою много войск он угробил,
Каменьями русов забить приказал.

И витязи твердью железною встали,
На взгорке, сомкнув боевые ряды,
Под градом камней, сотен стрел умирали,
Поправ своей смертью всесилье Орды.

Один за другим уходили герои,
Евпатий с Рубалой остались одни.
«Не зря в этом поле мы головы сложим,
А душу для Бога свою распахни».

Изрёк воевода, лишь брови нахмурил,
И глыбу гранита на грудь он принял,
Слегка только голову буйну понурил,
Упал словно дуб, крепко землю обнял.

Рубала сражён был стрелою калёной,
С Евпатием рядом он небо обнял,
Лишь слышал слова как из теми бездонной,
«Со мной коли был, я б у сердца держал».

Слова эти сказаны были Батыем,
Сражён он был доблестью русских дружин.
Здесь пали герои – младые, седые,
Средь снежных рязанских полей и равнин.

И тут яркий свет словно молния вспыхнул,
Мужик приподнялся, вокруг посмотрел,
Повсюду в полях снег тут белый и рыхлый,
Вокруг ни души, он себя оглядел.

Всё было, как ране, Рыжуха в упряже,
Излучина речки под солнцем блестит,
И сани стоят возле леса на кряже,
Снежок мелким пухом по полю кружит.

Что ж, значит приснилась ему эта сеча,
Монгольские кони, мечи, топоры,
С Евпатием смелым привиделась встреча,
И гибель Рязани от полчищ Орды.

Выходит рассказ стариков о бывалом,
Так крепко втемяшился в душу к нему,
Что даже во сне стало ярким сигналом,
Прожить будто в жизни, почти наяву.

И в сонном сознании в нашем народе,
Живёт ратной доблести, святости дух,
Всё в русском характере, в нашей породе,
Подумал мужик и поправил треух.

Припомнив о цели приезда на реку,
Он думы о прошлом с трудом отогнал,
Обученным взглядом сыскал кол-засеку,
Топор и пешню из-под сена достал.

Приметил он ряд поставух вдоль по речке,
Решил их проверить, с саней прыгнул в снег,
И боль ощутил, прильнул будто к печке,
В том месте, где мамин висит оберег.

Мужик распахнул свой зипун лёгким взмахом,
Рубаху исподнюю поднял к лицу,
Не верит глазам, а ведь там, под рубахой,
Рубец от стрелы, видно даже слепцу.

Что было потом наш Сказитель не знает,
Лишь только о том, что мужик воспитал
Потомков, что доблесть его почитают,
Чтоб каждый любовью к Отчизне пылал.